Кто-то говорит, что нас сглазили, кто-то даже утверждает, что на отель наложено проклятие, я же верю, что все, произошедшее с нами в последнюю неделю, является лишь результатом банального стечения обстоятельств. Людям свойственно искать мистическое и сверхъестественное там, где невозможно найти другого объяснения. А объяснение на самом деле до слез простое - мы люди, нам свойственно рождаться, жить и... умирать.
Мы не любим врачей. Мы их боимся. Врачи плохие. Они выписывают кучу лекарств, опустошая наши карманы, и отправляют на массу ненужных исследований, что делает дыру в наших карманах практически безразмерной. Они обвиняют нас в настырности, если мы бежим к ним с любой болячкой. Но те же самые врачи обвиняют нас в безалаберности, когда время упущено и болезнь переходит в разряд неизлечимой. Почему врачам так трудно понять, что мы просто люди? Мы не заканчивали медицинских школ и университетов, мы не знаем, когда "все слишком плохо", мы не умеем определять тот срок, который отделяет нас от жизни до смерти. Да, некоторые из нас смотрят медицинские сериалы и передачи про здоровье, но подавляющее большинство людей к медицине как таковой не имеет отношения! Почему в медицинских институтах врачей не учат этому - этике общения с пациентом? Или учат, но они быстро забывают об эмоциональной стороне своей профессии, одевая белый халат и превращаясь из студента-медика в светило медицины? Когда единственные люди, которые могут спасти нам жизнь, перестали быть теми, кому мы можем доверять?
У меня есть два любимых сериала про врачей - "Скорая помощь" и "Анатомия Грей". "Доктора Хауса" в расчет не беру, потому что подобных врачей в реальной жизни просто нет (попробуйте меня в этом разубедить!). Оба сериала я пересматривала по нескольку раз, поэтому я знаю первые признаки наступления инсульта или инфаркта, знаю, когда нужно звонить в скорую, а когда можно немного подождать и понаблюдать за состоянием больного. Но все это конечно лишь общие сведения, в настоящей критической ситуации, я - как и большинство из людей, далеких от медицины - впаду в ступор и не буду понимать, что и как нужно делать. В сериалах врачи терпеливо разъясняют своим пациентам, в каких ситуациях им следует быть более внимательными к себе. В реальной жизни это встречается не часто. Да, пациенты в последнее время стали слишком мнительны и им везде мерещутся неизлечимые болезни. А как иначе, если через раз по телевизору - то рак, то СПИД, то синдром Дауна? Мы живем в этом постоянно стрессе ожидания, что с нами обязательно что-то случится, что какая-нибудь клетка превратится вдруг в раковую и станет делится с угрожающей скоростью. Поэтому нет ничего удивительного в том, что мы чаще хотим показываться врачу - ведь те же самые врачи убеждают нас, что ранняя диагностика всегда лучше. В сериалах врачи принимают проблемы пациентов близко к сердцу. В реальности... Мне сложно сказать. Я думаю, что профессия врача очень сложная. Что врачи тоже люди и поэтому они учатся абстрагироваться от человеческих страданий и боли, чтобы не лишится рассудка. Но сколько из них при этом не теряют интереса к своим больным? Хочется верить, что таких по-прежнему немало. А еще в сериалах врачи никогда не говорят "вот если бы вы приехали на день раньше..." Это не те слова, которые хочет услышать человек, только что потерявший жену или ребенка.
Понедельник, 18:00. Мы болтаем с Вальтрауд. Мы обе в хорошем расположении духа. Мы предвкушаем отличный ужин, который начнется через полчаса. К нам присоединяется Ибрагим - он как раз собирается домой и хочет пожелать Вальтрауд хорошего вечера. Я не сразу понимаю, что происходит, когда возле меня появляется Манфред Рихтер. Они с женой уже второй раз в нашем отеле также как и их друзья, супружеская пара, с которыми они познакомились в свой прошлый приезд. С Моникой Рихтер, пухленькой блондинкой 65 лет, страдающей сахарным диабетом, мы обычно лишь обмениваемся короткими приветствиями. Зато ее муж, Манфред, болтун еще тот. Он почти в два раза тоньше и выше своей жены, вечно всклокоченные волосы и... один единственный зуб во рту! Как раз утром Пынар спросила его, не хочет ли он сделать себе зубы, потому что это же вообще никуда не годится - как можно вообще что-то есть, не имея даже возможности нормально жевать. На что Манфред ответил, что врачи вызывают у него паническую атаку и даже когда он лишится этого последнего зуба, он все равно не найдет в себе сил и смелости пойти к зубному.
И вот этот самый балагур Манфред подбегает ко мне, в буквальном смысле рвя на себе волосы, и кричит что-то бессвязное про доктора. Пара минут уходит у нас на то, чтобы понять, что происходит. Наконец я понимаю, что Моника в комнате и она не может дышать. Вальтрауд говорит Манфреду, что доктор минут десять как ушел, и того охватывает самая настоящая паника. Я говорю ему, что срочно вызываю скорую, но он как ребенок - бегает по рецепции и умоляет меня вызвать отельного врача, потому что в больницу они не поедут ни в коем случае. Подошедший Ибрагим пытается успокоить Манфреда, в то время пока я стараюсь соблюсти протокол и вызываю скорую. Все вместе поднимаемся в номер. Моника сидит возле зеркала, судорожно вдыхая воздух, ее рука прижата к пухлой груди. Она ничего не говорит, только кивает или качает головой на мои вопросы. Вывожу ее на балкон, усаживаю в кресло. Она очень бледная и с трудом втягивает в себя воздух маленькими, но частыми вдохами. Между тем Манфред все так же мечется по комнате, как безумный. Слышу, как он кричит, что в больницу не поедет и жену не отпустит. Оставляю Монику на балконе, вхожу в комнату и резко говорю ему, чтобы взял себя в руки - если будет необходимость, поедет в больницу без разговоров. Велю ему собирать необходимые документы - паспорт, страховой полис и немного денег.
Моника тем временем возвращается в комнату. Теперь она мечется, как загнанный зверь - то садится на стул возле зеркала, то переходит на кресло в углу, то возвращается на балкон. Я замечаю, что она сильно потеет и становится все бледнее. Звоню на рецепцию, чтобы соединили меня с больницей - мы ждем уже 10 минут, а скорой все нет. В больнице меня переводят на какого-то врача, который жестко говорит нам набраться терпения и ждать. Спустя 20 минут после моего звонка скорая все же приезжает. В комнату поднимаются двое мужчин в больничной форме, без лишних слов усаживают Монику на кресло-каталку и под рыдания Манфреда везут к лифту. Единственное, что у нее спросили, это жалуется ли она на боль в груди. Больше никаких вопросов, никаких объяснений, только расчетливые действия.
Мы с Ибрагимом нагоняем их уже у машины. Манфред сидит на переднем сиденье и едва не рыдает, то и дело выкрикивая в никуда имя своей жены. Моника лежит позади, она почти что кричит в голос - не от боли, а скорее от страха и непонимания того, что с ней происходит. Манфред умоляет меня ехать с ним и нам с Ибрагимом с большим трудом удается усадить его на место и пристегнуть ремнем безопасности к сиденью. Я говорю, что позвоню в больницу, чтобы справиться о самочувствии Моники. Наконец скорая уезжает.
Перед уходом домой, то есть примерно через 40 минут, звоню в больницу. Никто не может дать никаких сведений о состоянии Моники. По словам Манфреда, она лежит в палате как труп, он даже не знает, жива ли она еще. Он просит меня поговорить с кем-нибудь, чтобы ему дали успокоительное. Я разговариваю с какой-то медсестрой, потом еще с кем-то, пытаюсь что-то узнать и попросить их присмотреть за Манфредом. В результате одна русская девушка, вероятно выполняющая ту же функцию в больнице, что и я в отеле, соглашается что-то сделать. Дома едва успеваю выйти из душа, как мне звонят из отеля - звонили из больницы, сказали, что ситуация сложная, у Моники уже трижды останавливалось сердце. Я решаю ехать с больницу. Мне жаль Манфреда, он совсем один и абсолютно не готов к происходящему. Есть люди, которые в критических ситуациях мобилизуют свои силы и способны противостоять неприятностям, а есть люди, которые в подобных ситуациях совершенно теряются. Манфред из второй категории. Он из тех, кто не может быть один. Даже необходимость снять деньги через банкомат вызывает в нем ужас и недоумение. Поэтому да, в больницу ехать надо.
Когда я приезжаю, он стоит на входе и мило болтает с молоденькой турчанкой. Оказывается, она тоже из Германии и ее бабушка лежит в этой больнице. Манфред говорит, что его скоро отправят обратно в отель - Моника останется тут до утра, а сам он вернется в больницу завтра после завтрака. Подхожу к больничной стойке регистрации и справляюсь о здоровье Моники, спрашиваю, можно ли Манфреду ехать в отель или он должен заполнить еще какие-то бумаги. Медсестра просит нас еще немного подождать, скоро подъедет переводчик и мы сможем поговорить с лечащим врачом Моники. Манфред не понимает, почему это нельзя сделать завтра, он хочет поскорее вернуться в отель, говорит, что больница наводит на него ужас. Мы с его новой подругой пытаемся уговорить его набраться терпения. Минут через двадцать приходит переводчик и мы все вместе спускаемся в реанимационное отделение. Манфред спрашивает, дадут ли ему сегодня увидеть Монику, но нас ведут не в палату, а в маленькую комнатку, где из мебели - только больничная кушетка и жесткая скамья. Следом за нами входит молодая женщина-врач, волосы растрепаны, усталые глаза за стеклами очков, на лице выражение скорби и безучастности. Она садится на кушетку, машет Манфреду в сторону скамьи. Тот отказывается садиться, требует, чтобы ему показали жену. Врач начинает говорить - спокойным, будничным тоном: "Пациентка поступила к нам в критическом состоянии с жалобами на затрудненное дыхание и боль в груди." Переводчик начинает переводить. Я смотрю то на Манфреда, то на врача. Внезапно он вскакивает со скамьи и, обводя глазами всех нас, быстро бормочет: "Если вы хотите сказать мне что-то плохое, то я лучше поеду в отель. Я не хочу сегодня слышать плохие новости. Я вернусь завтра и вы мне все скажете". Переводчик молчит, глядя в пол, поэтому я перевожу его слова врачу. Та смотрит на меня с сожалением во взгляде и я понимаю, что она вот-вот скажет. Я смотрю на Манфреда и мое беспокойство тут же передается ему. Врач продолжает: "После пятой остановки сердца запустить его снова нам не удалось. Мы потеряли пациентку двадцать минут назад."
Манфред бегает по комнате, колотит в стены и окна, цепляется то за меня, то за свою новую знакомую. Он то хочет увидеть Монику, то не хочет. Единственное, о чем он меня просит каждые пять секунд, чтобы я отвезла его обратно в отель. По дороге он рассказывает мне, что они были вместе 45 лет. Познакомились, когда им обоим было по 18, на дискотеке, и с тех пор не расставались. Он все спрашивает меня, стоит ли ему звонить сегодня детям - у них сын и дочь. Я говорю, что стоит. Но он в сомнениях. Последующие несколько дней он бродит по отелю как привидение. Слезы на глазах сменяются приступами злости на друзей, которые не поехали с ним тогда в больницу. Он постоянно возле нас, мешает нам работать, отгоняет от нас других гостей - он один и поговорить ему не с кем. В пятницу он улетает домой. Меня удивляет отношение немцев к смерти. Я несколько раз видела наших русских гостей в подобной ситуации или в ситуации, когда у кого-то вдруг на родине оказывался при смерти родственник. Наши люди гораздо эмоциональнее. Они сразу же пытаются улететь домой. Представить, что русский человек будет ждать четыре дня до вылета, в данной ситуации крайне сложно. К тому же в подобных случаях, как у Манфреда, к русским гостям сразу же прилетают близкие родственники. Не знаю, может это тоже разница менталитетов.
Когда я пришла в отель после выходного, то узнала о двух несчастных случаях. Одна туристка упала, выходя из автобуса в центре города, и сломала плечо. Вторая упала на дискотеке в отеле, споткнувшись в темноте о ступеньку. Подумала, что ничего страшного, а спустя два дня боль стала невыносимой и выяснилось, что у нее перелом ребра. Почему не пошла к врачу сразу? Потому что думала, что поболит и пройдет - наша любимая житейская позиция. Есть мнение, что продолжительность нашей жизни записана в Книге судеб. Я в это верю. Я верю, что нам предстоит пройти тот путь, который определил нам Бог. Но все же... зачем сознательно идти по кочкам, если рядом - ровная тропа? Если мы сами можем что-то сделать для нас или наших близких, лучше сделать это раньше, пока драгоценное время еще не упущено. И даже если врач будет смотреть на вас с насмешкой и назовет вас паникером, это не страшно, ведь лучше сделать выбор в пользу жизни, а не смерти. Будьте здоровы и живите долго и счастливо!
Моника тем временем возвращается в комнату. Теперь она мечется, как загнанный зверь - то садится на стул возле зеркала, то переходит на кресло в углу, то возвращается на балкон. Я замечаю, что она сильно потеет и становится все бледнее. Звоню на рецепцию, чтобы соединили меня с больницей - мы ждем уже 10 минут, а скорой все нет. В больнице меня переводят на какого-то врача, который жестко говорит нам набраться терпения и ждать. Спустя 20 минут после моего звонка скорая все же приезжает. В комнату поднимаются двое мужчин в больничной форме, без лишних слов усаживают Монику на кресло-каталку и под рыдания Манфреда везут к лифту. Единственное, что у нее спросили, это жалуется ли она на боль в груди. Больше никаких вопросов, никаких объяснений, только расчетливые действия.
Мы с Ибрагимом нагоняем их уже у машины. Манфред сидит на переднем сиденье и едва не рыдает, то и дело выкрикивая в никуда имя своей жены. Моника лежит позади, она почти что кричит в голос - не от боли, а скорее от страха и непонимания того, что с ней происходит. Манфред умоляет меня ехать с ним и нам с Ибрагимом с большим трудом удается усадить его на место и пристегнуть ремнем безопасности к сиденью. Я говорю, что позвоню в больницу, чтобы справиться о самочувствии Моники. Наконец скорая уезжает.
Перед уходом домой, то есть примерно через 40 минут, звоню в больницу. Никто не может дать никаких сведений о состоянии Моники. По словам Манфреда, она лежит в палате как труп, он даже не знает, жива ли она еще. Он просит меня поговорить с кем-нибудь, чтобы ему дали успокоительное. Я разговариваю с какой-то медсестрой, потом еще с кем-то, пытаюсь что-то узнать и попросить их присмотреть за Манфредом. В результате одна русская девушка, вероятно выполняющая ту же функцию в больнице, что и я в отеле, соглашается что-то сделать. Дома едва успеваю выйти из душа, как мне звонят из отеля - звонили из больницы, сказали, что ситуация сложная, у Моники уже трижды останавливалось сердце. Я решаю ехать с больницу. Мне жаль Манфреда, он совсем один и абсолютно не готов к происходящему. Есть люди, которые в критических ситуациях мобилизуют свои силы и способны противостоять неприятностям, а есть люди, которые в подобных ситуациях совершенно теряются. Манфред из второй категории. Он из тех, кто не может быть один. Даже необходимость снять деньги через банкомат вызывает в нем ужас и недоумение. Поэтому да, в больницу ехать надо.
Когда я приезжаю, он стоит на входе и мило болтает с молоденькой турчанкой. Оказывается, она тоже из Германии и ее бабушка лежит в этой больнице. Манфред говорит, что его скоро отправят обратно в отель - Моника останется тут до утра, а сам он вернется в больницу завтра после завтрака. Подхожу к больничной стойке регистрации и справляюсь о здоровье Моники, спрашиваю, можно ли Манфреду ехать в отель или он должен заполнить еще какие-то бумаги. Медсестра просит нас еще немного подождать, скоро подъедет переводчик и мы сможем поговорить с лечащим врачом Моники. Манфред не понимает, почему это нельзя сделать завтра, он хочет поскорее вернуться в отель, говорит, что больница наводит на него ужас. Мы с его новой подругой пытаемся уговорить его набраться терпения. Минут через двадцать приходит переводчик и мы все вместе спускаемся в реанимационное отделение. Манфред спрашивает, дадут ли ему сегодня увидеть Монику, но нас ведут не в палату, а в маленькую комнатку, где из мебели - только больничная кушетка и жесткая скамья. Следом за нами входит молодая женщина-врач, волосы растрепаны, усталые глаза за стеклами очков, на лице выражение скорби и безучастности. Она садится на кушетку, машет Манфреду в сторону скамьи. Тот отказывается садиться, требует, чтобы ему показали жену. Врач начинает говорить - спокойным, будничным тоном: "Пациентка поступила к нам в критическом состоянии с жалобами на затрудненное дыхание и боль в груди." Переводчик начинает переводить. Я смотрю то на Манфреда, то на врача. Внезапно он вскакивает со скамьи и, обводя глазами всех нас, быстро бормочет: "Если вы хотите сказать мне что-то плохое, то я лучше поеду в отель. Я не хочу сегодня слышать плохие новости. Я вернусь завтра и вы мне все скажете". Переводчик молчит, глядя в пол, поэтому я перевожу его слова врачу. Та смотрит на меня с сожалением во взгляде и я понимаю, что она вот-вот скажет. Я смотрю на Манфреда и мое беспокойство тут же передается ему. Врач продолжает: "После пятой остановки сердца запустить его снова нам не удалось. Мы потеряли пациентку двадцать минут назад."
Манфред бегает по комнате, колотит в стены и окна, цепляется то за меня, то за свою новую знакомую. Он то хочет увидеть Монику, то не хочет. Единственное, о чем он меня просит каждые пять секунд, чтобы я отвезла его обратно в отель. По дороге он рассказывает мне, что они были вместе 45 лет. Познакомились, когда им обоим было по 18, на дискотеке, и с тех пор не расставались. Он все спрашивает меня, стоит ли ему звонить сегодня детям - у них сын и дочь. Я говорю, что стоит. Но он в сомнениях. Последующие несколько дней он бродит по отелю как привидение. Слезы на глазах сменяются приступами злости на друзей, которые не поехали с ним тогда в больницу. Он постоянно возле нас, мешает нам работать, отгоняет от нас других гостей - он один и поговорить ему не с кем. В пятницу он улетает домой. Меня удивляет отношение немцев к смерти. Я несколько раз видела наших русских гостей в подобной ситуации или в ситуации, когда у кого-то вдруг на родине оказывался при смерти родственник. Наши люди гораздо эмоциональнее. Они сразу же пытаются улететь домой. Представить, что русский человек будет ждать четыре дня до вылета, в данной ситуации крайне сложно. К тому же в подобных случаях, как у Манфреда, к русским гостям сразу же прилетают близкие родственники. Не знаю, может это тоже разница менталитетов.
Когда я пришла в отель после выходного, то узнала о двух несчастных случаях. Одна туристка упала, выходя из автобуса в центре города, и сломала плечо. Вторая упала на дискотеке в отеле, споткнувшись в темноте о ступеньку. Подумала, что ничего страшного, а спустя два дня боль стала невыносимой и выяснилось, что у нее перелом ребра. Почему не пошла к врачу сразу? Потому что думала, что поболит и пройдет - наша любимая житейская позиция. Есть мнение, что продолжительность нашей жизни записана в Книге судеб. Я в это верю. Я верю, что нам предстоит пройти тот путь, который определил нам Бог. Но все же... зачем сознательно идти по кочкам, если рядом - ровная тропа? Если мы сами можем что-то сделать для нас или наших близких, лучше сделать это раньше, пока драгоценное время еще не упущено. И даже если врач будет смотреть на вас с насмешкой и назовет вас паникером, это не страшно, ведь лучше сделать выбор в пользу жизни, а не смерти. Будьте здоровы и живите долго и счастливо!
Комментариев нет:
Отправить комментарий